Иван-царевич ночь переночевал, встал ране́нько, умылся беле́нько, сел на коня – и был таков!

Едет далёким-далеко, высоким-высоко, день коротается, к ночи подвигается; стоит двор – что город, изба – что терем. Приехал ко крыльцу, прицепил к золотому кольцу, в сени да в избу, богу помолился, ночевать попросился. Закричала на него старуха:

– Ах ты, такой-сякой! Железного кольца недостоин, а к золотому коня привязал.

– Хорошо, бабушка, не бранись; коня можно отвязать, за иное кольцо привязать.

– Что, добрый мо́лодец, задала тебе страху! А ты не страшись да на лавочку садись, а я стану спрашивать: из каких ты родов, из каких городов?

– Эх, бабушка! Ты бы прежде накормила-напоила, в те́ поры вестей поспрошала; видишь – человек с дороги, весь день не ел!

В тот час старуха стол поставила, принесла хлеба-соли, налила водки стакан и принялась угощать Ивана-царевича. Он наелся-напился, на постелю повалился; старуха не спрашивает, он сам ей рассказывает:

– Был я в малых летах, качал меня батюшка в зыбке, сулил за меня Ненаглядную Красоту, трёх мамок дочку, трёх бабок внучку, девяти братьев сестру. Сделай милость, бабушка, скажи: где живёт Ненаглядная Красота и как до неё дойти?

– Я и сама, царевич, не ведаю: вот уж девятый десяток доживаю, а про эту красоту ещё не слыхивала. Ну да усни с богом; заутро соберу моих ответчиков – может, из них кто знает.

На другой день встала старуха ране́нько, умылась беле́нько, вышла с Иваном-царевичем на крылечко и скричала богатырским голосом, сосвистала молодецким посвистом. Крикнула по морю:

– Рыбы и гад водяной! Идите сюда.

Тотчас сине море всколыхалося, собирается рыба и большая и малая, собирается всякий гад, к берегу идёт – воду укрывает. Спрашивает старуха:

– Где живёт Ненаглядная Красота, трёх мамок дочка, трёх бабок внучка, девяти братьев сестра?

Отвечают все рыбы и гады в один голос:

– Видом не видали, слыхом не слыхали!

Крикнула старуха по земле:

– Собирайся, зверь лесной!

Зверь бежит, землю укрывает, в один голос отвечает:

– Видом не видали, слыхом не слыхали!

Крикнула старуха по поднебесью:

– Собирайся, птица воздушная!

Птица летит, денной свет укрывает, в один голос отвечает:

– Видом не видали, слыхом не слыхали!

– Больше некого спрашивать! – говорит старуха, взяла Ивана-царевича за руку и повела в избу; только вошли туда, налетела Моголь-птица, пала на землю – в окнах свету не стало.

– Ах ты, птица Моголь! Где была, где летала, отчего запоздала?

– Ненаглядную Красоту к обедне сряжала.

– Того мне и надоть! Сослужи мне службу верою-правдою: снеси туда Ивана-царевича.

– Рада бы сослужила, много пропитанья надоть!

– Сколь много?

– Три сороковки говядины да чан воды.

Иван-царевич налил чан воды, накупил быков, набил и наклал три сороковки говядины, уставил те бочки на птицу, побежал в кузницу и сковал себе копьё длинное железное. Воротился и стал со старухой прощаться.

– Прощай, – говорит, – бабушка! Корми моего доброго коня сыто – я тебе за всё заплачу.

Сел на Моголь-птицу – в ту ж минуту она поднялась и полетела. Летит, а сама бесперечь оглядывается: как оглянется, Иван-царевич тотчас подаёт ей на копье кус говядины. Вот летела-летела немало времени, царевич две бочки скормил, за третью принялся и говорит:

– Эй, птица Моголь! Пади на сыру землю, мало пропитанья стало.

– Что ты, Иван-царевич! Здесь леса дремучие, грязи вязучие – нам с тобой по конец века не выбраться.

Иван-царевич всю говядину скормил и бочки спихал, а Моголь-птица летит – оборачивается. «Что делать?» – думает царевич, вырезал из своих ног икры и дал птице; она проглотила, вылетела на луга зелёные, травы шёлковые, цветы лазоревые и пала наземь. Иван-царевич встал, идёт по́ лугу – разминается, на обе ноги прихрамывает.

– Что ты, царевич, али хромаешь?

– Хромаю, Моголь-птица! Давеча из ног своих икры вырезал да тебе скормил.

Моголь-птица выхаркнула икры, приложила к ногам Ивана-царевича, дунула-плюнула, икры приросли – и пошёл царевич и крепко и бодро.

Пришёл в большой город и пристал отдохнуть к бабушке-задворенке. Говорит ему бабушка-задворенка:

– Спи, Иван-царевич! Заутро, как ударят в колокол, я тебя разбужу.

Лёг царевич и тотчас уснул; день, спит, ночь спит… Зазвонили к заутрене, прибежала бабушка-задворенка, стала его будить, что ни попадёт в руки – тем и бьёт; нет, не могла сбудить. Отошла заутреня, зазвонили к обедне, Ненаглядная Красота в церковь поехала; прибежала бабушка-задворенка, принялась опять за царевича, бьёт его чем ни попадя, насил-насилу разбудила. Вскочил Иван-царевич скорёхонько, умылся белёхонько, снарядился и пошёл к обедне. Пришёл в церковь, образам помолился, на все стороны поклонился, Ненаглядной Красоте на особицу; стоят они рядом да богу молятся. На отходе обедни она первая под крест, он второй за ней.

Вышел на рундук, глянул на сине море – идут корабли; наехало шесть богатырей свататься. Увидали богатыри Ивана-царевича и ну насмехаться:

– Ах ты, деревенская зобенка! По тебе ль такая красавица? Не сто́ишь ты её мизинного пальчика!

Раз говорят и в другой говорят, а в третий сказали – ему обидно стало: рукой махнул – улица, другой махнул – чисто, гладко кругом! Сам ушёл к бабушке-задворенке.

– Что, Иван-царевич, видел Ненаглядную Красоту?

– Видел, по век не забуду.

– Ну ложись спать; завтра она опять к обедне пойдёт; как ударит колокол, я тебя разбужу.

Лёг царевич; день спит, ночь спит… зазвонили к заутрене, прибежала бабушка-задворенка, стала будить царевича, что ни попадёт под руки – тем и бьёт его; нет, не могла разбудить. Зазвонили к обедне, она опять его бьёт и будит. Вскочил Иван-царевич скорёхонько, умылся белёхонько, снарядился и в церковь. Пришёл, образам помолился, на все на четыре стороны поклонился, Ненаглядной Красоте на особицу; она на него глянула – покраснела. Стоят они рядышком да богу молятся; на исходе обедни она первая под крест, он второй за ней.

Вышел царевич на рундук, поглядел на сине море – плывут корабли, наехало двенадцать богатырей; стали те богатыри Ненаглядную Красоту сватать, Ивана-царевича на смех подымать:

– Ах ты, деревенская зобенка! По тебе ль такая красавица? Не сто́ишь ты её мизинного пальчика!

От тех речей ему обидно показалося; махнул рукой – стала улица, махнул другой – чисто и гладко кругом! Сам к бабушке-задворенке ушёл.

– Видел ли Ненаглядную Красоту? – спрашивает бабушка-задворенка.

– Видел, по век не забуду.

– Ну, спи; заутро я тебя опять разбужу.

Иван-царевич день спит и ночь спит; ударили в колокол к заутрене, прибежала бабушка-задворенка будить его; чем ни попадя бьёт его, не жалеючи, а разбудить